Ты – усталый мой путник

Ты – усталый мой путник, мудрец и дитя,
Положи, мой хороший, голову мне на колени.
И с фарфорового блюдца небесного звёзды слетят –
На ресницы тебе, в сон и успокоенье.

Всю тревогу и боль твою, колющую маету
Заберу, мой хороший, почувствуй мои касанья.
Я растила свой голос сквозь вязкую немоту –
Я ведь знала: такая минута настанет.

Я впитала всю силу земли, нежность её и глубь –
Сквозь себя пропускающей влагу, жизни дающей.
Чтоб сейчас тебе на болевую точку – иглу,
Мёд и зелье – к губам,
любящей и поющей.

То читающей мантры – ладаном по позвонкам,
То растягивающей кеннинги – тёмным элем.
Шелковиста, шершаво — шипяща, чиста, звонка.
Я на теле твоём:
и лисицей, и змеем.

И горячим камнем, и чёрной бурлящей смолой,
И холодной росой, и солнцем звенящим металлом.
Чтоб в объятьях моих так дышаться тебе могло,
Как нигде не дышалось –
всем сердцем усталым.

Ты учиться пришёл

Ты учиться пришёл. Говорить на пяти наречьях,
Боль свою принимать и молчаньем уметь владеть,
Разглядеть путь, как он труден и быстротечен,
Пропускать сквозь себя солнце и ходить по воде,

Понимать новый день по всполоху небосклона,
Балансировать на тончайшем горном хребте,
Исчезать, чтобы вылечиться, если сломлен,
Быть звенящей струной всегда, не мельчать, не редеть,

Образовывать тёплый шар между ладоней,
Врачевать им других и оттачивать мастерство,
Будто свет – весь в тебе, нескончаем, бездонен,
Быть червём, чернозёмом, пустошью и листвой.

Так смотри: люди строят зверью молотильни,
Зрелищ жаждут, чтут кровью запятнанных и шутов.
Это древний мрак, и мы его породили.
Ты готов одиноким быть,
ради света,
просеянного сквозь решето?

Дети подгорных песен

Мы же дети подгорных песен: глина с кровью, обожжённые кирпичи.
Дым лоснился, и был нам пресен, мы ступали на землю, вынутую из печи.
Мы привыкли к огню и саже, пеплом ставили тилак на горячем лбу,
Мир струился в нас, как из скважин – чистой верой, не выменянной на мольбу.
В нас смеялись ветра и ливни, косы леса сплетались на горной груди.
Мы кричали: «есть кто счастливей? Ни один ваш бог таких ещё не родил»
Столько силы да столько жажды. Были зорче сокола да вострее лис.
Хохотали над слабым каждым, на углях танцевали и, верно, сожглись.
Мы росли, незаметно черствели, и костры угасали в нас, голос осип.
Мы огромны сейчас, словно ели, и все земли устали нас, глупых, носить.
Нам, обугленным и несносным, с чёрным тилаком на горячем лбу —
Как забытым, теснить лишь сосны, как потерянным, прогонять судьбу.

К ослепшим слонам

Раз в полгода Манаре, сделанному из серебра,
Воровства, рисовых лепёшек и пыли,
Подпирает холод из-под выгнутого ребра,
Рот перекошен, руки тепло забыли.

И Манара хватает сумку, что манго полна,
Оставляет город, на седьмые сутки
Путь приводит его к ослепшим слонам,
Едва не повредившегося в рассудке,

Изможденного: солнце стекает по острым плечам.
Поначалу стоит на коленях и плачет,
День спустя подходит ближе, боль свою волоча,
Вдруг какой-то живой, полноценный, зрячий.

Тянет руку к морщинистым впадинам вместо глаз
И к шершавым лбам, и к нашейным шрамам.
Прижимается к тёплой коже, что наощупь – атлас,
Засыпает, и снится ему гулкость храма,

Снятся звёзды, падающие с купола на ладонь,
Снится свет, расщепляемый витражами,
И Манара — неожиданно радостный и молодой –
Говорит и словно сам гулкость слов отражает.

Спит Манара в прохладной тени от ослепших слонов,
Спит, худой, успокоенный, седовласый.
Раз в полгода Манара бежит от ворованных снов,
Чтобы выспаться у морщинистого атласа.

Принимать и праздновать краткое

Научись принимать и праздновать краткое,
Преходящее: не поймать, не запечатлеть.
Над горами кто-то глядит украдкой, и
Стелет дым по-над озером за палатками,
Протирает небо, и то начинает светлеть…

Мимолётное: окружённым жужжащими осами
Оголтело и босиком поле вмиг пробежать.
Целовать, наблюдать за его глазами раскосыми,
Как трава выдыхается за колёсами
И останется так до самой зимы лежать…

Волшебство засвеченной фотографии,
Обгорелых плеч, и испачканных в кофе книг,
И дорог с их солёным ветром и гравием –
Научись принимать то, чем не правим мы –
Этот краткий, волшебный и очень простой миг.

Спи, мой покой

Спи, мой малыш.
Здесь такая вокруг тебя хрупкая тишь,
что трава не колышется, месяц не шелохнётся,
озеро глаз не прольётся, мрак тебя не коснётся,
смотри свои сны, я вижу, как ты летишь
где-то там, за полосой черепичных крыш
и дышишь сквозь облачные занавески на солнце.
всё застыло вокруг тебя и с тобой лишь проснётся.

Спи, мой родной.
дыханье становится музыкой одной
чистой, как смех твой, как воздух у родников хрустальных.
слышишь ли ты меня в странствиях неведомых дальних?
ты идешь за мечтой, за кристальной водой,
журчащей сквозь пальцы и ресницы волной,
дающей тепло и добро этой маленькой спальни.
спи, покуда звезды в ладони твои не упали.

Спи, мой покой,
пусть ничто не встревожит в час тихий такой
сновидений твоих, души и усталого тела.
ты ведь скоро проснёшься, но как же я бы хотела,
чтобы сказки твои шли за тобой строкой,
патокой, мёдом и каравеллой морской,
не оставляя тебя одного, когда надо быть смелым.
спи, от тебя мир становится белым,
как свет,
чудно белым.

Рождественская Пряха

В далёком ватно-вьюжном городишке,
Где розы в декабре на подоконниках не вяли,
Из снега замки воздвигали во дворах мальчишки
И воевали.

Счастливые и разрумяненные, с синяками,
С трофеями стекляшек, веток и пластинок,
Гурьбой домой валили, в кухнях возникали,
Не сняв ботинок.

Девчонки утром тесто тщательно мешали,
Припудрившись мукой, пекли печенье,
А после — убегали, завернувшись в чудеса и шали —
За приключеньем.

Вслед королевской тройке семенить, тащиться,
Всенепременно прошмыгнуть под носом стражи,
Украсть каминных спичек у заснувшей продавщицы,
Клубочек пряжи —

От одного лишь озорства, а не от злобы.
Клубок тот распустить на рёбрах снежных улиц,
За тем, чтобы одна их привела, где домик крутолобый
Стоит сутулясь.

Войти в тот дом старинный, обомлеть от страха,
Но всё ж отважиться зажечь огонь в смурном камине.
Увидеть, как возникнет из глубин гостиной пряха —
Клубок отнимет.

Поблагодарит, конечно, каждой — рученьку погладит,
Нет-нет, о будущем заговорит и что-нибудь предскажет.
Исчезнет вскоре, будто не была в изношенном халате,
В следах от сажи.

Девчонки двинутся в обратный путь, им возвестят Сочельник!
Мальчишки посмеются над историей, жуя оладьи.
А в небе лунный размохнатится клубок ничейный,
И верная рука
всё Рождество
его не перестанет гладить.

Семь сестёр

Девушки сеют тмин из прозрачных рук в черноту земли.
Месяца тамбурин отражает круг на пустой залив.
Девушек было семь: по родству сестёр, по числу семян.
В месяца полосе вдруг возник костёр – не полна семья.
Шесть продолжают сев, подогнув подол, словно заводно.
Топь полдороги съев проглотила дол и двоих на дно.
Четверо, обойдя поля полотно, встав у камышей,
Ждут, голосят, глядят, как ночной портной тянет нить с их шей.
Младшей лишь суждено семеню помочь, лечь вокруг костьми.
Чтоб на лугу стеной на седьмую ночь появился тмин.
Ой, как хорош посев, сочен, ровен круг из сухой земли.
В месяца полосе семь прозрачных рук ворошат залив.

Время слушать рассвет и заваривать чай

Проходи: там снаружи и ливень, и вой.
Здесь тепло и спокойно, и чай листовой;
Не скрипят половицы, не шепчутся двери.
Время тянется патокой, смотрит совой:
Потому что не стоит страшиться, а надо поверить.

Я тебя убаюкаю, украду, уведу –
Не дотянутся ни ведьмак, ни ведун,
Ни шипенья проклятий, ни жжение зелий.
Силу дам проходить темноту, клевету,
Сохранять детскость радости и веселья.

Покажу мир чудес: от полярных ночей
До златистых полей, где любой казначей
Был бы жаден до снежных кристаллов и слитков;
Проведу по лесам, что черники сочней,
До забытых домов с виноградной калиткой.

Ты научишься выше быть своей головы,
Чутким тонким грифелем меловым
Всюду живо происходить, не мешая
Волшебству, что природа творит и волхвы —
Потому что эта магия верная и большая.

Лишь такую в себя допускай и верой венчай.
А сейчас время слушать рассвет и заваривать чай.

Право магии

Так смотри на меня, не отслеживаемую по следам,
Я – обтёсанное дерево и сияющая слюда.
После обжига температурами, после колкости льда
Я выживаю всегда и распускаюсь к осени.

Как становится леса затылок медян и багров,
А в скалистой груди его запевает один из богов
Так, что я и не слышу ни слов своих, ни шагов:
Это верный знак, это право магии просит мир.

Я шью небо из мглистых бязевых лоскутов,
Я роняю перья из волос моих и речных жгутов
На простор полей золотых, что ко сну готов,
На ладони ветра, чтобы нёс он их и развеивал.

Я бью в бубны, древний дух вздымаю легенд и чернил.
Посмотри на меня: я – сама из бурлящих горнил,
Будто стыл предосенний оземь меня обронил,
Будто он сквозь меня волшебство просеивал.

Если время придёт тяжелее тоски и камней,
Ничего не бойся: веруй осени, лесу и мне.
Даже если ты старше, могущественней и умней,
Посмотри на меня:
это верный знак, это право магии просит мир.